Судебные речи известных русских юристов

Речь по делу Имшенецкого

Адвокат Карабчевский Н. П.

В своей грубости он дошел до того, что в доме поставил сыщиков и хотел на второй же день выжить зятя из дому, требуя немедленного воз­врата всего имущества. Откажись Имшенецкий поспешно от на­следства, — это ему поставили бы опять в улику. Завещание на­лицо (оно нотариальное, а не домашнее), его скрыть нельзя: отка­зался, значит — струсил, — совесть не чиста!

Что касается до улики, упомянутой выше — разорвание письма во время обыска, — то едва ли о ней стоит говорить серьезно. Им­шенецкий выхватил и пытался разорвать письмо по крайнему лег­комыслию уже после того, когда следователь  вполне  прочел его.

По счастью, содержание его вполне памятно судебному следова­телю Петровскому. В письме Ковылиной от 3 марта трактовалось «о любви» вообще, о ее непрочности, были укоры и Имшенецкому «в измене». Ничего криминального оно не содержало. Подобные письма с отзвуками старой любви найдутся в любом письменном столе новобрачного. К тому же надо заметить, что обыск был 10 июня, а Имшенецкий уже знал, что по жалобе Серебрякова на­чато против него уголовное дело. Если бы он считал отобранное письмо «уликой», он имел бы ровно десять дней на то, чтобы уничтожить его. Письмо Ковылиной он разорвал на глазах следо­вателя, потому что «не хотел впутывать в дело молодую девушку». Смысл письма восстановлен вполне и по обрывкам, и со слов Пет­ровского. Перед подписью сохранилась буква «п» и место для од­ного только слова «прощай». Очевидно, это было последнее пись­мо Ковылиной.

Изорвав письмо, Имшенецкий не только не «уничтожил» ули­ку, как полагает прокурор, а наоборот, «создал» улику из пустяка, из вздора, из ничего. Все подобные призрачные улики, весь этот обвинительный мираж, дающий с первого взгляда значительный оптический эффект, в сущности, рассчитаны только на обман зре­ния. Ему суждено безвозвратно рассеяться, как только мы глубже изучим и пристальнее вглядимся в характеры действующих лиц и их взаимные отношения.

Постараемся прежде всего изобразить Имшенецкого, изобра­зить без прикрас, без увлечений и, главное, в настоящий его рост, не взгромождая его на ходули титанических замыслов и побужде­ний, как это пытались сделать обвинители.

Нельзя не констатировать прежде всего, что, по общему от­зыву родных, товарищей и ближайшего его начальника, В. М. Им­шенецкий — отличный сын, брат, товарищ и служака. Но рядом с этими положительными сторонами его характера, при вниматель­ном изучении его личности, в нем открывается такая нравственная дряблость, такая... (обращаясь к подсудимому) — да простится мне эта горькая правда, вдвойне горькая для вас в эти тяжелые минуты! — неустойчивость в принципах, которая может быть объ­яснена только неряшливостью воспитания той цыганского склада семьи, в которой он вырос и воспитался.

Прекрасные, возвышенные, но мимолетные побуждения ужи­ваются в нем сплошь и рядом с мелочным резонерством, с буднич­ными, шаблонными пожеланиями и стремлениями. Сидеть в самой прозаической житейской грязи и при этом искренно мнить себя идеально чистым и нравственно изящным — для него дело обычное.