Речь по делу Левенштейн

Адвокат Хартулари К. Ф.

Письмо это, заключающее в себе последнюю волю Марии Левенштейн, без всякого при этом расчета, что когда-нибудь с со­держанием его ознакомится судебная власть, так как оно написано обвиняемой еще в то время, когда подавленная личным горем да незаслуженными упреками Линевича она решилась лишить себя жизни, заслуживает полного вашего внимания и доверия. А между тем одного этого письма достаточно для того, чтобы убедиться в прошлых страданиях подсудимой, а также в том, как угнетала ее со­весть за собственное нравственное падение и как старалась она, чтобы все ею испытанное не повторилось в судьбе бедных детей.

Перейдем, однако, к дальнейшим похождениям того, на ком должна лежать вся ответственность перед совестью за прошедшие и настоящие мучения обвиняемой.

Погруженный исключительно в свои торговые операции и сда­вши, как я уже заметил, тяжесть семейных обязанностей подсуди­мой, Линевич, после заграничного путешествия, предпринятого с целью установить, по его словам, торговые сношения с загранич­ными коммерсантами, пожелал почему-то в 1879 году заняться изучением французского языка. С этой целью и для соединения полезного с приятным он стал искать не преподавателя французского языка, а преподавательницу и, вместе с тем, приказчицу для своего магазина. Случай не замедлил представиться. В одной из газет явилась публикация с предложением личных услуг, вполне удовле­творявших требуемым условиям. Дочь генерал-майора Элеонора Михнева заявила о желании занять место продавщицы в магазине, присовокупляя при этом, что она свободно владеет французским языком. Линевич поручил обвиняемой вызвать Михневу, которая после личных с нею переговоров вступила в отправление своих обязанностей.

Прошло с этого момента, господа присяжные заседатели, не более месяца, и Линевич совершенно изменился в обращении не только с обвиняемой, которую не переставал оскорблять незаслуженными упреками и на которую давно уже смотрел как на суще­ство, его тяготившее, о чем заявлял Михневой, но он изменился даже к детям, жестоко их наказывал за пустые шалости. Собствен­ная квартира Линевича сделалась для него почему-то невыносимой, и он возвращался в нее только поздно ночью. Угадать причину в такой перемене Линевича нетрудно, но предоставим ее объяснить самой Михневой, которая упоминает об этой причине в своем пока­зании, данном у следователя и прочтенном на суде.