Судебные речи известных русских юристов

Речь по делу Мироновича

Адвокат Карабчевский Н. П.

Но не забывайте, что это только посильное «пред­положение» лиц, желающих во что бы то ни стало умалить значе­ние самой утраты. Устраненный от производства дальнейшего следствия Ахматов этого предположения удостоверить на суде не мог. Положенный на бумагу единственный волос, снятый с покой­ной, «по-видимому», оказался схожим с волосами потерпевшей, но не забывайте при этом, что волосы покойной Сарры и Семеновой почти («или по-видимому»— как хотите!) одного цвета. При таком условии защита вправе печалиться об утрате волос, тем бо­лее, что единственно уцелевший волос мог действительно выпасть из головы самой потерпевшей. Но такого же ли происхождения была та горсть черных волос, зажатых в руке убитой, об утрате которых повествует нам обвинительный акт,— останется навсегда вопросом. Мы знаем только, что эти волосы были «черные»... Но ведь и у Семеновой волосы несомненно черные.

Как бы в компенсацию этой несомненной «вещественной» ут­раты предварительным следствием приобщено нечто невещественное.

Я затрудняюсь назвать и характеризовать эту своеобразную «улику», отмеченную на страницах обвинительного акта.

Очень подчеркивалось, подчеркивается и теперь, что Миро­нович не пожелал видеть убитой Сарры, что он уклонялся вхо­дить в комнату, где находился ее труп, несмотря на неоднократ­ные «приглашения». Ссылался он при этом на свою нервность и «боязнь мертвецов» вообще»

Казалось бы, на этом и можно было поставить точку, делая затем из факта выводы, какие кому заблагорассудится. Дальше идти не представлялось никакой возможности уже в силу катего­рического содержания 405 статьи Устава Уголовного судопроиз­водства, воспрещающей следователю прибегать к каким бы то ни было инквизиционным экспериментам над обвиняемым, некогда широко практиковавшимся при старом судопроизводстве. Следо­ватель на это и не пошел. Но в обвинительном акте на белом чер­ным значится так: «...но в комнату, где лежал труп, он (Миронович), несмотря на многократные приглашения, не пожелал войти, отказываясь нервностью, и вошел туда только один раз и то вследствие категорического предложения прокурора С. — Петербург­ской судебной палаты Муравьева».

Как же отнестись к этому процессуальному моменту? Занять­ся ли подробным анализом его? Лицо, произведшее над обвиняе­мым этот психологический опыт, не вызвано даже в качестве сви­детеля. Мы бессильны узнать детали. Нам известно только, что Миронович в конце концов все-таки вошел в комнату, где лежал труп Сарры. В обморок он при этом не упал... Не хлынула, по-видимому, также кровь из раны жертвы... Думаю, что обвинитель­ный акт, при своей детальности, не умолчал бы об этих знамена­тельных явлениях, если бы «явления» действительно имели место.

Итак, никакой, собственно, «психологии» в качестве улики этот процессуальный прием не дал. Да и психология-то, правду сказать, предвкушалась какая-то странная. Бесчеловечно застав­лять глядеть человека на мертвеца, когда этот человек заявляет, что он мертвецов боится.