Речь по делу Авдеевой

Адвокат Спасович В. Д.

Первый признак человека как человека, то есть как суще­ства разумного, заключается в том, что он думает о себе, что он «себе на уме», что он старается сделаться самостоятельным, не подчиняться другим, а напротив того, возвышается над ними и сам старается подчинить других своему влиянию. Хотя это чистый эго­изм, но такой эгоизм, который свойственен только человеку. Вот этого-то признака человека у Александры Авдеевой и не было. Она в полном смысле слова дикарка; такова она была у прежней хозяй­ки, такова и у Максима Иванова; она действовала совершенно пассивно, она делала только то, что ей приказывают: ей говорят — привези фона Зона, — она привозит; говорят — узнай, сколько у него денег, — она узнает; говорят — вытащи их, — она вытаскива­ет; играй, стучи, — она стучит кулаками и ногами. Она действует во всем как дрессированная собачка. Посмотрим, какое участие принимает она и в следующих действиях, в дележе добычи. Добы­ча делится так, как угодно Максиму Иванову: Авдеевой выделя­ется 5 рублей, она и этим не воспользовалась. Вольно вам верить ей или Максиму Иванову, но я думаю, что нет причины отдавать предпочтение в этом отношении Максиму Иванову. Если бы у нее были деньги, то она куда-нибудь да ушла бы, но нет следа, чтобы у нее была хотя одна копейка: все забрал себе Максим Иванов. Из всех умственных способностей, какие только проявляются в ее действиях, заметнее только одно — это какое-то ребяческое любо­пытство. Она желает смотреть, как будут издыхать, дрыгая ногами, коты, она хочет знать, как действует отрава и на Зона. На следую­щий день она просится в спальню смотреть, как Зон лежит под кроватью. Наконец, из всех подсудимых она одна выносит спокой­но зрелище, которого не выносят и мужчины, люди с более креп­кими нервами. Они и сам Максим не хотели присутствовать при открытии чемодана и вынимании полусгнившего трупа несчастной жертвы, она подходит и осматривает его внимательно, заглядывает в лицо, обходит кругом. Когда я ее спрашивал, как она могла вы­нести это ужасное зрелище, она отвечала: «Что же мне делать, ког­да у меня такой характер». Это, господа, умственное ее развитие; перейдем к нравственному ее образованию. Оно оказывается еще ниже. Эта женщина без всяких привязанностей; никогда никого она не любила. Отца она лишилась очень рано; мать ее была строга к ней, и она ее боялась, так что хотела топиться. Она так рано предалась разврату, что у нее не было почти того промежуточного периода между состоянием, когда у дитяти еще нет стыдливости, и состоянием, когда уже нет и не может быть никакой стыдливости. Она, так сказать, с самого детства перешла прямо в публичный дом.