Речь по делу Мироновича
Адвокат Урусов А. И.
«Я вышел из кассы ровно в девять часов и более в нее не возвращался», — вот что твердил подсудимый, вот основания его алиби. Мейкулло видел его выходящим на Невский в девятом часу. Портной Гершович, приятель его Короткое, артельщик Тарасов видели его после девяти часов, когда заперт был магазин Дателя. Миронович прошел дома два-три по Невскому, но тотчас же вернулся и, поговорив с Гершовичем о пиджаке — подробность чрезвычайно важная, исключающая всякую возможность ошибки, — вошел во двор, а когда опять ушел — никто не видел. Показания этих свидетелей имеют в деле решающее значение. Они уничтожают окончательно алиби Мироновича, опровергают его объяснение, что он не возвращался в кассу, опровергают и показание Марии Федоровой, которую никто не видел ни в доме Мироновича, ни в доме № 57, ни в конке, ни в булочной. Домой к себе подсудимый вернулся в половине одиннадцатого, по показанию свидетельницы Натальи Ивановой; одиннадцатый час выходит и по показаниям Васильева и Кириллова; последний только что подал самовар барину и вышел за ворота, как уже заметил запирающиеся трактиры, что бывает после, но никогда не прежде одиннадцати часов. Итак, где же был Миронович между началом десятого часа и концом одиннадцатого? Если он вышел ровно в девять из дома № 57, как мог он употребить более полутора часов времени на пространство, которое по специальной экспертизе и по всем данным, установленным на суде, требует не более двадцати пяти минут maximum? Почему он так боится этого времени — этих полутора часов, почему скрывает, что вошел в кассу, почему упорно отрицает показание Гершовича, Короткова и Тарасова? Почему? А потому, что они знали, что именно в это время он совершил убийство, знали, что в начале одиннадцатого часа звонила в кассу Семенова, знали, что он отдал ей вещи — купил ее молчание и сбыл ей поличное. А мы знаем наверное, что в половине двенадцатого Семенова уже была в Финляндской гостинице, откуда бежала, потому что вещи, которые она передала Безаку, были добыты ценою преступления. Миронович, господа присяжные, прослужил не даром в полиции с 1859 года до 1872 года, следовательно, лет семь до введения судебной реформы, в эпоху господства формальных доказательств. Какие же лучшие классические доказательства? Алиби, поличное, собственное сознание. И вот Миронович устраивает себе алиби, сбывает поличное, создает сознание Семеновой. И действует он, как старый опытный сыщик, частью по соображению, частью по инстинкту. Конечно, он делает при этом и промахи, ну да с кем же этого не случается. Но для старого формального суда защита его во всех отношениях подстроена превосходно. Его система, несмотря на некоторые мелкие недостатки, и на новом суде является в высшей степени замечательной. Здесь, господа присяжные, я должен сделать небольшое отступление. Дело Мироновича совпало с усилением нападок на новый суд. Оно взволновало общество, оно вызвало неимоверную массу толков. Кто только не издевался над судебным следователем за утрату волос, значение которых для дела ничем не установлено. Оказалось, что, кроме следователей, все превосходно знают, как нужно было произвести следствие и как раскрыть истину. Люди, имеющие самое смутное представление о сложности следственного производства, сыпали упреками, наставлениями, указаниями.
