Речь по делу Максименко

Адвокат Плевако Ф. Н.

Наоборот, если бы подсудимая знала, что происходит с му­жем, она, полная тревоги за исход своего зла и просто по закону потревоженной совести, не провела бы ночи спокойно.

Максименко скончался. Португалов требует вскрытия. Неже­лание жены уродовать труп вообще естественно. Это нежелание ста­ло бы подозрительно, если бы от нее исходили средства обойти вскрытие и приемы, подрывающие веру в достоинство врача, потре­бовавшего вскрытия. Но мы знаем, что это выдумка не ее сочи­нительства.

Покойного хоронят. Опять только Португалову и Дмитриевым кажется, что вдова слишком равнодушна к убитому. Но все родные, даже знакомые, этого не говорят, а свидетельствуют противное. Она плакала дома, и ее уводили в комнату; она была подавлена горем у гроба. А когда мы спросили жену одного из ее дядей, Дубровину, о том же, то она нам дала глубоко поучительный пример практиче­ской справедливости, который не лишне бы помнить свидетелям Португалову и Дмитриевым: «Вдова стояла у гроба, как прилично всем в ее положении, а глубока ли или неглубока была ее печаль, свидетельствовать не берусь,— ведь не в моем это было сердце».

Из послепохоронных данных отмечено здесь, что вдова в пер­вые же дни уходила ночевать к Резниковым. Но забыли одно, что в доме Резникова в пяти комнатах жили семь человек, и у предпо­лагаемого сотрудника по преступлению не было особой комнаты, а подсудимая ночевала с сестрой его. Причина же ухода так проста — в доме Максименко не было ни одного мужчины, одни трусливые старухи. Бояться остаться в доме, где был покойник, так естествен­но. Обычное явление, что для успокоения оставшихся в живых их уводят к знакомым.

Впрочем, я не отрицаю, что семья Резникова, видимо, ухажи­вала за вдовой и при жизни, и по смерти ее мужа. Но это не улика против нее.

Подсудимую видели вскоре, около шести недель спустя по смер­ти мужа, в театре, вместе с Резниковыми и с матерью.

Это, конечно, очень скоро. Но не будем требовать от жизни ли­цемерия. Простая среда и не знает его. Тогда как в высших слоях общества приличие налагает оковы далее внутреннего побуждения, но зато и превращает эти оковы в простые символы скорби, в роде флера и крепа, да платьев установленного цвета, что не мешает слишком скоро и повеселиться, и потанцевать, пожалуй, со знамени­тым ограничением: «Танцуем мы, но только с фортепьяно», — про­стая жизнь делает иначе: она плачет, пока плачется, и, когда прой­дут дни плача, живо входит в колею обычных забот и радостей.