Речь по делу Мироновича

Адвокат Урусов А. И.

А может быть, Чеснова сдержаннее других потому, что Миронович на предварительном следствии возбудил против нее подозрение в убийстве Сарры и до­казывал, что она — та самая женщина в платке, которую Ипатов видел сидящею на лестнице с Саррой вечером 27 августа в деся­том часу; последнее, впрочем, весьма вероятно. Но идем далее. Вы слышали здесь показание свидетельницы Соболевой. И на предварительном, и на судебном следствиях Соболева показывала об отношениях Мироновича к Сарре. Следователю она говорила, что Сарра жаловалась ей, будто хозяин «хочет сделать из нее свою любовницу», и что она отвечала: «Хозяин шутит. Ты девочка хо­рошенькая, ребенок ты и слов таких говорить не должна». Здесь, на суде, Соболева показала больше: о поездке будто бы на горы на масленице, о том, как в трактире (не в трактире ли Срамотко?) Миронович после угощения Сарры стаканом чая с ромом присту­пил к таким ласкам, подробности которых свидетельница отказа­лась передать: «Не кричи, дурочка, я пошутил...». Конечно, Миро­новичу против этой свидетельницы ничего не оставалось, как обви­нить ее в шантаже. Это сказать легко, но только я не понимаю, что же это такое за шантаж: Соболева дала показание следовате­лю, прежде чем ходила просить жену Мироновича, чтобы ее не вызывали в суд, а после известной сцены, когда на нее бросились Срамотко и компания с криками: в участок ее, протокол! она на суд, в прошлое заседание, не явилась. В чем же могло заключать­ся предполагаемое соглашение с женою Мироновича? В неявке на суд — это самое большее. Нельзя же предполагать, чтобы Соболе­ва заявила о ложности своего показания следователю. Но не явись она на суд, ее показание было бы прочитано, а если бы нельзя было его прочесть, то заседание могло быть из-за неявки отложе­но, но дело-то в том, что никто и не говорит, чтобы Соболева про­сила у Миронович денег. Какой разговор у нее был с глазу на глаз с женой Мироновича — не известно. Но, допуская даже худ­шее, что свидетельница явилась с известною целью, разве из это­го следует, что показание ее неверно? Нимало. Оно утверждается свидетелями Бочковой, Михайловой и другими. Возьмите теперь нового свидетеля, Араратова; восточный акцент свидетеля мог возбудить неуместную на суде веселость, но показание его дока­зывает, что он, как честный человек, по собственному почину вы­звался показать на суде все, что ему известно. Он весьма живо передал нам, как Срамотко рассказывал в трактире, что Мироно­вич не убить хотел Сарру, а обладать ею. Выразил он это грубым, простолюдным выражением, зато совершенно ясно. Срамотко, ко­нечно, отрицает это показание, но он и сам проговорился. На пред­варительном следствии у него сорвалось, что «Сарра была легкого поведения»; здесь он добавил: «глупенькая, не строгая». Но все прочие свидетели сказали нам: она была не по летам умна, скром­ная, хорошая девочка. Так не Срамотко же нам верить! Но он — друг Мироновича, ежедневный посетитель кассы во время осво­бождения его; и мы видим, что этот лживый отзыв его о Сарре подсказан ему самим Мироновичем. Здесь приведу вам факт, с первого взгляда не крупный, но очень серьезного значения: одна яз любовниц Мироновича, Мария Филиппова, показала на суде, что говорили ей о Сарре: девочка неравнодушна к мужчинам, а по другому варианту — «падка до мужчин».