Речь А. И. Урусова в защиту Дмитриевой по делу Дмитриевой и Каструбо-Карицкого

Адвокат Урусов А. И.

Так, по его словам, записка хра­нилась у его жены, но жена на суде показала, что она и не слыхал о записке до августа месяца, когда получила ее в первый раз от му­жа, и что муж вовсе не был знаком с Кассель до мая, тогда как, по его словам, она уже в марте, увидав его впервые, рассказала ему всю подноготную. Нечего делать, приходится повторить его слова, самого Стабникова: недоверие, опять недоверие! Стабников объяснил, что число 20 января, поставленное на конверте, застави­ло его заключить о важности записки, так как ему было известно, что Кассель давала показание 19 января. Но и тут проницатель­ность свидетеля оказалась неудачной. Цифры на конверте, как вы заметили, грубо подправлены чернилами. Наконец, недурно устрое­на была следующая западня: муж Кассель, не задолго перед делом, находясь под влиянием винных паров, отправился к Дмитриевой и предлагал ей купить за 5 руб. записку, которая, как вы слышали, и не могла быть у него, так как все время хранилась у Стабникова. Если бы Дмитриева поддалась этой новой ловушке, тот же самый Кассель был бы против нее свидетелем. Но Вера Павловна просто велела прогнать его, и хитрость не удалась. Конечно, как справедли­во заметил прокурор, если бы записка имела значение, то она так не поступила бы. На суде Кассель, несмотря на свое ненормальное со­стояние, сохранил, однако, настолько присутствие духа, что отвер­гал свой визит Дмитриевой; но показания свидетельниц Акулины Григорьевой и Гурковской подтвердили самый факт с совершен­ной ясностью. Итак, вся иезуитская махинация с запиской, начи­ная от мнимого сожжения ее Морозовым до появления ее на суде, после показания Стабниковых, Кассель и объяснений Дмитриевой, рухнула в наших глазах.

Покончив с обзором фактов от самого начала дела до послед­него эпизода и указав на внутренний смысл противоречий между показаниями Дмитриевой и Карицкого, я должен рассмотреть об­винение Дмитриевой в вытравлении плода. Я не хочу возобновлять еще раз слишком памятные подробности ужасной пытки, которую выдержала несчастная; не хочу вновь описывать эту отвратитель­ную борьбу с природой; все это слишком болезненно врезывается в память, чтобы когда-либо изгладиться. Вы помните, в каком поло­жении была Дмитриева; боясь лишиться доброго имени и убить своим стыдом стариков родителей, она согласилась подвергнуть се­бя всем мучениям, при мысли о которых мороз проходит по коже.