Речь по делу Давида и Николая Чхотуа и др. (Тифлисское дело)

Адвокат Спасович В. Д.

Тогда приступлено было к простому сочинению пока­зания Габисония. Муса боялся присяги, его уверили, что он при­сягать не будет. Лоладзе учил Мусу, что показывать, и Муса по­вторял за ним те же слова, затем был род домашнего экзамена при старшем полицеймейстере Беллике. Наконец, показание, сочи­ненное и лживое, было облечено в форму следственного протокола.

Впоследствии Муса хотел взять назад свое показание, но он удер­жан был следователем с проседью, который ему посоветовал дер­жаться старого, а то ему будет жестокое наказание.

Каторжнику можно было не верить, но вот в чем особенность его показания: оно находит множество неожиданных подтвержде­ний с той стороны, с которой их трудно было ожидать, а именно от доктора Маркарова и старшего полицеймейстера Беллика, после которых нам остается только последовать примеру окружного суда и признать все то правдой, что говорил Муса. Оба они наивно и без того, чтобы совесть их мучила, участвовали с Лоладзе в пред­варительной обработке подсудимых и выпытывании от них созна­ния, не подозревая ничего в том дурного, думая, что делают доб­рое дело и способствуют правосудию.

Доктор Маркаров не сознается, что он мучил голодом Габисония, чтобы вымучить сознание, как то прямо удостоверяет Мурад-Али-оглы, но сознается, что он, доктор, не в видах лечения, а в видах наказания за непослушание посадил этого Лазаря, на котором, как видите, только кожа да кости, на полпорции, то есть все-таки морил голодом. Этот же доктор Маркаров открыл ту зна­менитую царапину на груди, которая как рана уже не признана, но превращена в улику, вышла даже как улика в решении суда. Этот же доктор Маркаров помогал Лоладзе не выписывать, как сам говорит, из лазарета Мусу и Мурада и обязательно команди­ровал своего солдата в кабак за вином, чтобы напоить, да напоить Габисония, и в пьяном виде заставить его сознаться. К доверше­нию красивой картины прибавлю, что есть в деле вещественное доказательство, а именно письмо ищейки Церетели к доктору Маркарову: «Мой милостивый барин, который приказал написать от­носительно дела, как расскажет Габисония»... Это письмо обнару­живает, что, подобно Цинамзгварову, он счел совместимыми обя­занности доктора с ролью добровольца-разыщика, несчастный че­ловек, а не доктор! К чести русской медицины, я надеюсь, что мало найдется людей, которые решились бы на такое явное забве­ние обязанностей своего звания и искусства.