Речь по делу Ольги Палем
Адвокат Карабчевский Н. П.
Вы можете себе вообразить, хотя бы приблизительно, какой душевной борьбы, каких напряженных усилий воли стоило 16-летней девушке, таясь от всех, добиться осуществления своего заветного желания. Случается нередко, что молодые еврейки, влюбившись в православных, бегут с ними, и тогда дело «перемены веры» совершается легко и быстро в чаду любовных волнений, но исключительно под влиянием неотступной необходимости вступления в брак. Ничего подобного не было здесь. Мы не знаем никого, кто бы в этом направлении просвещал 16-летнюю Меню. Акт принятия православия был актом личной ее душевной жизни; он потребовал от нее подъема всех лучших ее нравственных сил, и он же привел и поставил ее лицом к лицу с самыми трудными и роковыми вопросами открывшейся перед ней новой жизни. Не случись этого, она осталась бы в семье в обычных условиях существования патриархальной мещанской еврейской среды, вероятно, вышла бы замуж за еврея, создала бы свою семью и состарилась бы так же быстро и незаметно, как состарилась ее мать, некогда красавица, Геня Пейсаховна Палем.
Судьба сулила ей иное. С семьей пришлось расстаться. Старики не проклинали свою, некогда любимую, Меню, но не хотели жить с вновь нареченной Ольгой. От своего крестного отца, генерал-майора Василия Попова, известного крымского богача — лица, судя по отзыву местной хроники, весьма самобытного и своеобразного, — она получила «на зубок» 50 рублей и право именоваться, если не его фамилией «Поповой», то, во всяком случае, его отчеством «Васильевной».
С таким легковесным багажом отправилась она в Одессу. Оставаться в Симферополе, в той же еврейской, отныне враждебной ей среде, было уже немыслимо. В Одессе у нее не было ни родных, ни знакомых. Вспомните показание Бертига. На первых порах она пыталась пристроиться к какой-нибудь, хотя бы черной, хотя бы тяжелой работе. Она поступила в горничные. Пробыла несколько дней и была отпущена, так как оказалось, что она не умела ни за что взяться, была белоручкой. Потом мы видим ее некоторое время продавщицей в табачной лавочке. По отзыву полицейского пристава Чабанова, в то время она была бедно одета, зато отличалась цветущим здоровьем, была энергична и весела. В ее поведении нельзя было отметить ничего предосудительного.
Потом, спустя некоторое время, в 1887 году, тот же пристав Чабанов стал встречать ее уже «хорошо одетой». Он заметил, что она с тех пор очень изменилась и физически и нравственно: похудела, осунулась, побледнела, стала капризной, нервной и раздражительной. Поговаривали, что она «сошлась» с неким Кандинским, лицом «солидным», занимавшим в городе довольно видное общественное положение. Она жила на отдельной квартире, но он навещал ее. Так продолжалось два года, до лета 1889 года. Она томилась, скучала. Положение «содержанки» и сожительство с пожилым человеком, начавшим «с отеческих ласк» и попечительного к ней отношения и кончившим тем, что взял ее к себе в любовницы, не удовлетворяли ее. Она нервничала, болела; ее тянуло прочь из этой искусственно налаженной, гаремно-филантропической обстановки.
