Речь по делу Ольги Палем
Адвокат Карабчевский Н. П.
Составить себе вполне определенное понятие о том, что за личность Кандинский, довольно мудрено. Мы имеем даже собственноручные его послания и к Палем, и к покойному Довнару, но, к сожалению, в них слишком много говорится «о погоде». Во всяком случае, это, что называется, человек в высшей степени «корректный». Слишком глубоко и откровенно ставить вопросы он не любит; но раз вопрос назрел сам собой, он пытается разрешить его по возможности «прилично», то есть все-таки по-человечески. И на том спасибо!
В лице Палем он, разумеется, не нашел и не мог найти того, чего искал. Ему, деловому и занятому человеку, заезжавшему «отдохнуть» к своей возлюбленной между двумя комиссейскими заседаниями или по дороге из конторы на биржу, требовалось совсем иное. Своим постоянным нравственным беспокойством, своими нервными приступами и чувством неудовлетворенности она и его «расстраивала», делала его нервным, беспокойным, чуть не больным. На выручку пришел его добрый приятель, открытая и честная душа, — полковник Калемин. Он порешил, что это надо «уладить» и действительно уладил все ко взаимному удовольствию. По его словам, с «Ольгой Васильевной» (Палем), которую он хорошо узнал за эти два года, «добрым и ласковым словом можно было проделать решительно все, что угодно». Решено было, что в интересах здоровья и общего нравственного благополучия Палем и Кандинский должны расстаться. При этом бравый полковник порешил, что его приятель должен «навсегда обеспечить» молодую, одинокую, брошенную на произвол житейских превратностей девушку. Он вручил некоторую сумму денег, на первых порах что-то около двух тысяч, в получении которой Палем дала приблизительно такую расписку: «Получила то, что мне обещал Кандинский; никаких претензий не имею». Это — деловая аккуратность, присущая бухгалтерскому складу ума Кандинского. На все у него имеются номерки, расписки, квитанции. Все его выдачи Палем и даже Довнару проведены по его «торговым книгам».
В сущности, подобная расписка, выданная притом несовершеннолетней, от возможности заявления «претензий» отнюдь не ограждала. Если бы Палем были присущи какие-либо своекорыстные, не говорю уже «шантажные», стремления, она в то время с большим юридическим основанием, чем когда-либо, могла бы возбудить Дело об обольщении несовершеннолетней, сопровождая его всевозможными денежными требованиями. Ни о чем подобном даже мысли не возникало. Калемин «отечески» и «дружески» сам уговаривал ее не отказываться от денежного вспомоществования, предназначенного ей Кандинским. Это подтвердил свидетель Калемин здесь, на суде, как равным образом удостоверял он и то, что Кандинский нравственно считает себя обязанным и поныне, при всяких тяжелых для Палем обстоятельствах, приходить ей на помощь.
После разрыва той любовной связи, которая только тяготила обоих, между Палем и Кандинским установились, по-видимому, гораздо более дружеские, более человеческие отношения. Письма их дышат непринужденной нежностью и приязнью. Она называет его «милым котом», иногда «котом сибирским»; он ее — «милым Марусенком» или просто «Марусенком», а то еще, по ее еврейскому имени «Меня» или «Мариама», которое ему больше нравилось.
