Речь по делу Ольги Палем
Адвокат Карабчевский Н. П.
Но «честь», приписываемая ему Шмидт, разумеется, осталась при нем, Кандинский, тот не внял внушениям Шмидт; он действительно, к чести его, не только не отвернулся от Палем в трудных обстоятельствах, но, наоборот, успокаивал ее, как умел, советовал «бросить все», оставить Петербург и возвратиться в Одессу. В конце февраля Палем побывала в Одессе. Кандинский ахнул, увидев ее. Она была на себя не похожа. Желтое лицо с провалившимися, лихорадочно блестящими глазами возбуждало и ужас, и сожаление. Она состарилась за одну зиму на несколько лет. Другого разговора, как о монастыре и о самоубийстве, у нее не было. Тщетно Кандинский пытался отвлечь ее мысли, заставить ее чем-нибудь интересоваться, — она ничего не слушала, ничего не понимала. Пробыв несколько дней в Одессе, она «безумно стосковалась» и помчалась опять в Петербург.
Тут и начинается последний акт печальной драмы. Вам уже недолго дарить меня вниманием.
Должен ли я перечислять отзывы всех врачей, прошедших перед нами, называть свидетелей: Пастернацкого, Морица, Зельгейма, Твирбута и других, чтобы иметь право сказать, что в это время в лице подсудимой Палем мы имеем дело, несомненно, с нервнобольной. Сам эксперт Рукович, полицейский врач, вызванный обвинительной властью, не смеет отрицать этого. На основании всего прошлого подсудимой он, напротив, сам констатирует у нее наличность истерии и особого, несомненно, болезненного неврастенического состояния. В качестве эксперта, дающего здесь свое «научное» заключение, он лишь провозглашает абсолютную разграниченность двух самостоятельных сфер, нервной и психической деятельности человека. Он выражается весьма категорично, утверждая, что констатированные им нервные болезни у Палем (неврастения и истерия) не имеют ничего общего с психической деятельностью субъекта вообще.
Не слишком ли категорично, не слишком ли самоуверенно сказано? Суд отказал мне в вызове более авторитетных специалистов по нервным и душевным болезням, находя, что вопрос исчерпан, и исчерпан отрицательно, в смысле отсутствия какого-либо болезненного психоза у подсудимой. Пусть так!
Да позволено мне будет, однако, не согласиться с заключением Руковича в той его части, где он возводит глухую стену между болезненностью нервной и психической. Не надо быть медиком, чтобы понимать, что живой организм нескладная машина, которую можно развинтить по частям. Нельзя снять голову, достать сердце, выложить нервы и сказать, что это и есть живой организм. Всякому понятно, что если мозг воспринимает ощущения и раздражения нервами и если нервы больны, то раздражения и ощущения не могут передаваться по таким проводникам правильно. Здесь светит электричество, — конечно, не те проволоки, которые идут по стенам,— но попробуйте их надрезать,— мы останемся в темноте.