Речь по делу Ольги Палем

Адвокат Карабчевский Н. П.

Ольга Васильевна живо разделяла опасения и тревоги своего возлюбленно­го. Уже с весны стали подумывать, как бы «похлопотать», «зару­читься» обставить возможно благоприятнее шансы на успех. Между Кандинским и Довнаром затевается по этому поводу ожив­ленная переписка. Мать молодого человека, Александра Михайло­вна Шмидт, делает Кандинскому визит в его конторе и советуется с ним, как лучше обставить дело. Кандинский добывает рекоменда­тельные письма к институтскому начальству от князя Юрия Гага­рина, известного в Одессе, доступного и обаятельного аристокра­та, сверх того добывает письмо известного на юге инженера-стро­ителя Шевцова.

Этого оказывается мало. Тогда Ольга Васильевна Палем, на­дев свой самый скромный и вместе парадный наряд, отправляется к «одному высокопоставленному лицу», знавшему ее несколько по Одессе. Она просит «за своего мужа», с которым «тайно обвенча­на», так как студентам не позволяют жениться. Против собствен­ного ее ожидания, ее смиренная и скромная просьба и «маленькая ложь» имеют громадный успех. Вслед за этим сам Довнар предста­вляется «высокопоставленному лицу» и получает весьма веское рекомендательное письмо, о котором нам говорил здесь инспектор института Кухарский. Подробности же мы знаем из письма самого Довнара.

Почти все лето прошло для Александра Довнара в страшной тревоге о здоровье Ольги Васильевны и еще больше о результа­тах предстоящего ему конкурсного экзамена. Тревога »та сказы­вается в каждом его письме к ней. Письма эти полны каким-то заразительным, действующим на нервы читателя волнением. На­дежда попасть в институт и страсть к ней, этой, может быть, тя­жко больной, может быть, умирающей вдали от него женщине, сплетаются в его душе как-то непостижимо цепко, словно два ухватившихся друг за друга бойца, собирающихся биться на­смерть. Никогда еще письма к ней не были так оживленны, так жгучи, так выразительны и, вместе, так полны сожаления. Он осыпает ее самыми страстными, самыми жгучими ласками: «Олик мохнатик», «кошечка Оля», «дорогой котик», «дорогой жучок мох­натый», «дружок мой Оля» — так и пестрят через две строки в третью. На все ее заботы и опасения он отвечает одно: «Дуроч­ка, как ты можешь вообразить себе, чтобы я тебя бросил! » В при­падке малодушных опасений за исход конкурсных экзаменов, он в одном письме ей откровенно пишет: «Если порежусь, приезжай похлопотать. Только и надежды! ».

Экзамены прошли благополучно. К Ольге Васильевне Довнар (я не обмолвился — Довнар, а не Палем) стали долетать из Петербурга краткие, но тем белее выразительные телеграммы: «Математика — 5. Саша», «Физика — 4» и  т. д. Наконец, и по­следняя ликующая телеграмма: «Принят, зачислен в комплект». Когда уже пошел общий радостный обмен телеграфных привет­ствий. Кандинский поздравлял Довнара, Довнар — Кандинского; Шмидт благодарила всех, Ольга Васильевна ликовала и принима­ла поздравления.

Словно очнувшись от тяжкого кошмара, взяв из своего капи­тала несколько денег, чувствуя, что настоящая гора свалилась у него с плеч, Довнар из Петербурга мчится прямо в Славуту к сво­ей «кошечке Оле», которая тем временем набралась сил и здоро­вья на средства, ассигнованные ей на лечение Кандинским.