Речь по делу Ольги Палем

Адвокат Карабчевский Н. П.

Составить себе вполне определенное понятие о том, что за личность Кандинский, довольно мудрено. Мы имеем даже собствен­норучные его послания и к Палем, и к покойному Довнару, но, к сожалению, в них слишком много говорится «о погоде». Во всяком случае, это, что называется, человек в высшей степени «коррект­ный». Слишком глубоко и откровенно ставить вопросы он не лю­бит; но раз вопрос назрел сам собой, он пытается разрешить его по возможности «прилично», то есть все-таки по-человечески. И на том спасибо!

В лице Палем он, разумеется, не нашел и не мог найти того, чего искал. Ему, деловому и занятому человеку, заезжавшему «отдохнуть» к своей возлюбленной между двумя комиссейскими заседаниями или по дороге из конторы на биржу, требовалось сов­сем иное. Своим постоянным нравственным беспокойством, своими нервными приступами и чувством неудовлетворенности она и его «расстраивала», делала его нервным, беспокойным, чуть не боль­ным. На выручку пришел его добрый приятель, открытая и чест­ная душа, — полковник Калемин. Он порешил, что это надо «ула­дить» и действительно уладил все ко взаимному удовольствию. По его словам, с «Ольгой Васильевной» (Палем), которую он хо­рошо узнал за эти два года, «добрым и ласковым словом можно было проделать решительно все, что угодно». Решено было, что в интересах здоровья и общего нравственного благополучия Палем и Кандинский должны расстаться. При этом бравый полковник по­решил, что его приятель должен «навсегда обеспечить» молодую, одинокую, брошенную на произвол житейских превратностей де­вушку. Он вручил некоторую сумму денег, на первых порах что-то около двух тысяч, в получении которой Палем дала приблизитель­но такую расписку: «Получила то, что мне обещал Кандинский; никаких претензий не имею». Это — деловая аккуратность, при­сущая бухгалтерскому складу ума Кандинского. На все у него имеются номерки, расписки, квитанции. Все его выдачи Палем и даже Довнару проведены по его «торговым книгам».

В сущности, подобная расписка, выданная притом несовершен­нолетней, от возможности заявления «претензий» отнюдь не ограж­дала. Если бы Палем были присущи какие-либо своекорыстные, не говорю уже «шантажные», стремления, она в то время с большим юридическим основанием, чем когда-либо, могла бы возбудить Дело об обольщении несовершеннолетней, сопровождая его всевоз­можными денежными требованиями. Ни о чем подобном даже мысли не возникало. Калемин «отечески» и «дружески» сам уговаривал ее не отказываться от денежного вспомоществования, предназначенного ей Кандинским. Это подтвердил свидетель Кале­мин здесь, на суде, как равным образом удостоверял он и то, что Кандинский нравственно считает себя обязанным и поныне, при всяких тяжелых для Палем обстоятельствах, приходить ей на по­мощь.

После разрыва той любовной связи, которая только тяготила обоих, между Палем и Кандинским установились, по-видимому, гораздо более дружеские, более человеческие отношения. Письма их дышат непринужденной нежностью и приязнью. Она называет его «милым котом», иногда «котом сибирским»; он ее — «милым Марусенком» или просто «Марусенком», а то еще, по ее еврейско­му имени «Меня» или «Мариама», которое ему больше нравилось.