Речь по делу Ольги Палем
Адвокат Карабчевский Н. П.
Забыв и о своей «подписке», данной институтскому начальству, в которой он обязывался «не бросать» ее, имея притом в кармане рекомендательное письмо к некоему всесильному одесскому адвокату, проживающему большую часть времени в Петербурге, а про запас еще и фотографическую карточку Палем, добытую им, как нам известно, совместно с Матеранским в известном притоне, он, по-видимому, твердо порешил разделаться на этот раз с ней окончательно.
Свидание было сухо и не обещало впереди ничего радостного, хотя к чести Довнара следует отметить, что он все-таки не счел возможным последовать во всей точности находчивому совету своей матери, преподанному ему в одном из писем ее, относящихся именно к этому времени: «Если на улице встретишь эту интриганку, отвернись, как будто ты ее вовсе не знаешь». Было легче написать это, чем сделать. И Довнар, со своим практическим складом ума, отлично понимал это.
Палем тем временем опять наняла себе меблированную комнату и поселилась у некоей Николаевой. Вы видели ее здесь в качестве свидетельницы. Она нам рассказала подробно о том, что творилось с Ольгой Васильевной под ее гостеприимным кровом. Всю свою беду Палем в какой-то упорной наивности продолжала приписывать исключительно матери Довнара, Шмидт. Она не щадила черных красок для обрисовки ее нравственной физиономии, не стеснялась в словах для ее характеристики. Александра Довнара она, напротив, всячески щадила и выгораживала. Ночи проводила она без сна и молилась без конца. Ее не покидали надежды, что рано или поздно ее Саша вернется к ней. На Николаеву, особу, по ее собственному признанию, крайне нервную и очень сердобольную, один вид душевных мук, переживаемых несчастной Палем, производил удручающее впечатление. Она сама едва не заболела.
К этому же времени относится одно привходящее обстоятельство, которое я опять-таки вынужден поставить в качестве противоречивой житейской неожиданности в некоторую связь с «несовершенствами жизни». Палем поехала в Кронштадт. В ее тяжелом, жаждавшем религиозного успокоения настроении это было так понятно, так естественно. Смятение духа, казалось, искало авторитетного пастырского слова утешения, жаждало молитвы, требовало высшего, чуждого земных тревог, участия и соболезнования. Можно было ожидать, что она возвратится оттуда, если и не совершенно воскресшей духом по слову высшей благодати, то, во всяком случае, несколько умиротворенной, духовно просвещенной и успокоенной. В руках ее можно было ожидать всего, чего угодно: образка, просфоры, молитвы... только не того рекомендательного письма к министру путей сообщения, с которым она вернулась в Петербург.
И начались опять ее хождения по канцеляриям и приемным. Ее выслушивали, ей соболезновали, даже обнадеживали. Одно время возникла было мысль: все ее дело, «как дело чести», отдать на суд, не формальный, суд товарищей студента Александра Довнара. Кто знает, может быть, это и был бы наилучший исход. Ведь существуют же «проклятые вопросы», которые могут решаться только судом чести. Суд равных, суд товарищей, так или иначе, сказал бы свое решающее слово и, быть может, нравственно успокоил бы ту и другую сторону.
