Речь по делу Ольги Палем

Адвокат Карабчевский Н. П.

Вспомните хотя бы показание почтенного свидетеля Рудковского, родственника Довнара, который отдавал со своей супругой визит Александре Михайловне Шмидт в эту квартиру. Он заявил нам: «Этим фактом совместного проживания Шмидт, по моему мнению, санкционировала то, что до тех пор доходило до нас только в виде слухов. С этой поры и я, и жена моя стали реши­тельно на сторону Ольги Васильевны Палем во всех ее последую­щих столкновениях с Шмидт, так как признавали за ней нравственное право считать себя невестой Александра Довнара». При некоторой моральной чуткости возможно ли быть иного мнения? Припомните также категорическое заявление Туманова, товарища Довнара: «Довнар должен был же­ниться на Ольге Васильевне. Если бы я был на его месте, я счи­тал бы это своей нравственной обязанностью».

Итак, с точки зрения боевой, нравственно боевой, если мож­но так выразиться, позиция, занимаемая в ту пору Ольгой Ва­сильевной Палем, была необыкновенно выгодная. Если бы в ее ланы входили какие-либо тонкие расчеты, какое-либо лукавство, преследуй ее больше мысль о женитьбе, нежели о любви и неизменном и безраздельном обладании сердцем своего «ненаглядного Са­ши», ей было бы ясно, что надо теперь делать. Ей оставалось бы только расстилаться ковром перед столь милостиво пожаловавшей под ее кров будущей свекровью своей, стараться изучить все ее слабые струны, угождать ее требованиям, ее вкусам, ласкаться, унижаться, притворствовать и терпеть до конца, пока, наконец, лаской и смирением не было бы побеждено сердце Шмидт. Во вся­ком случае, так должна была бы поступать на ее месте всякая «задумавшая женить на себе Довнара».

Но вся беда Ольги Васильевны Палем в том и заключалась, что она ровно ничего не «задумывала»; она просто любила Але­ксандра Довнара и, по наивной слепоте всякого любящего сердца, «права любви» ставила превыше всего.

В Милицере она уже имела своего заклятого и непримиримого врага. На лето ей удалось его «устранить», теперь он появился снова. Опасения совместного влияния со стороны этого несимпа­тичного ей товарища «Саши» и матери на Довнара мучили ее и беспокоили. К сожалению, подробности сцены, разразившейся на второй же день по приезде Шмидт, нами недостаточно проверены. Мы кое-что о ней знаем только из письменного показания Шмидт и со слов Садовского и его жены. Судя по словам Шмидт, все дело вышло из-за сущего пустяка. Александра Михайловна что-то высказала по поводу «нехорошего вида» своего сына (вско­ре он действительно заболел тифом); Палем мигом вспыхнула и заняла боевую позицию. Она приняла это за упрек себе, за намек на то, что она недостаточно за ним ухаживает, недостаточно заботится о здоровье своего «Саши». Слово за слово, столкновение приняло самые угрожающие размеры. Неистовствуя, колотя себя в грудь тяжелым медным подсвечником, никому не давая к себе подступиться, Палем вопила: «Не отдам, никому его не отдам. Он мой, мой! Вы все против меня, я вас ненавижу!..» — и стала осы­пать мать, в присутствии сына, упреками и оскорблениями. Потом она метнулась на балкон пятого этажа, желая броситься с него вниз головой, но ее удержали. Тогда Шмидт, также раздраженная и не помня себя, велела младшему сыну «Виве» кликнуть швейцара и приказала тому: «Пошлите за полицией, позовите околоточного; она сумасшедшая, ее нужно запереть в сумасшедший дом! ».