Речь по делу Ольги Палем
Адвокат Карабчевский Н. П.
На это умный петербургский швейцар дипломатично ответил: «Если сумасшедшая, так лучше послать бы сударыня за доктором; полиции тут делать нечего».
Сцена эта разыгралась около двенадцати часов дня, а в тот же день вечером Шмидт уже выехала в меблированные комнаты на Подьяческую. Вива и Александр Довнар остались еще в квартире, причем, по показанию Садовского, около восьми часов вечера, когда он входил, чтобы подать самовар, Палем и Довнар еще ссорились. Он грозил ей, что «уйдет к матери», а она его «не пускала». В двенадцать часов ночи Вива, возвращаясь в училище, на ходу обнадежил Садовского, сказав ему: «Теперь все у них спокойно; помирились, будут спать! ».
С этой поры война может считаться объявленной. Два враждебных лагеря расположились неподалеку друг от друга; один на Подьяческой, другой — у Кокушкина моста. Трудно было бы с достоверностью предсказать конечный исход борьбы, если бы не одно случайное обстоятельство, которое чрезвычайно осложнило дело. Александр Довнар захворал довольно серьезно; он заболел брюшным тифом. Палем позвала доктора Морица, к которому случалось обращаться и раньше, и настаивала, чтобы больного лечили дома, обещая самый заботливый, самый аккуратный за ним уход. Но доктор Мориц советовал положить его в Александровскую больницу, так как в квартире их не было даже ванны, а больница располагала всеми необходимыми удобствами.
Скрепя сердце, Палем согласилась, но выговорила себе право «во всякое время» являться к больному, чтобы дежурить подле него. Считая их «за мужа с женой» и замечая «ласковое их друг к другу отношение», доктор охотно пообещал ей это. В больницу сама Палем доставила больного в карете. На первых порах все в больнице так и называли ее «женой Довнара»; сам больной сестре милосердия, Михайловой, выдавал ее за свою жену.
Между тем, в больнице стала навещать сына и мать. Однажды у постели больного одновременно сошлись Шмидт и Палем. Тотчас же разыгралась бурная сцена, причем все, наконец, узнали, что это «вовсе не жена». Кончилось тем, что Палем перестали пускать к больному, так как на этом настаивала мать в заботах о спокойствии выздоравливающего сына. Ольга Васильевна была в отчаянии. Уязвленная в самое сердце, она металась, как обезумевшая. Тайком она однажды пробралась в больничную комнату Довнара, потом каждый день являлась в контору больницы справляться об его здоровье. Она смутно понимала, что ее «Сашу» насильственно берут от нее, что его отнимают. Она галлюцинировала. По временам ей чудилось, что вся эта болезнь и больница только притворство и предлог. Ей начинало казаться, что все подкуплены матерью, — и доктор Мориц, и сестра милосердия, — все, все, до одного человека. Ей везде мерещилась «интрига» Милицера и матери, которые между собою познакомились, столкнулись и решили самым коварным, самым бесчеловечным образом покончить с ней и с ее отношениями к Александру.
В конце сентября она является к делопроизводителю канцелярии Института инженеров путей сообщения, Кухарскому, горько жалуется на судьбу. Жалобы ее формулируются так: она и Александр Довнар страстно любят друг друга; он бы давно на ней женился, но, как студент, не мог сделать этого, а теперь Милицер и мать его препятствуют этому браку и хотят их разлучить навсегда.