Речь по делу Ольги Палем

Адвокат Карабчевский Н. П.

Благодаря показа­ниям студента Панова, письмам, найденным при обыске в комнатах Довнара и Палем, а также некоторым письмам этой последней, отобранным также при обыске у Кандинского, мы можем с доста­точно жизненными подробностями восстановить картину тех отно­шений, которые установились между Палем и Довнаром на протя­жении последних двух месяцев и которые продолжались вплоть до 16 мая.

Довнар поселился в Демидовой переулке, в квартире Аничко­ва. По показанию последнего, здесь Палем никогда не виделась с Довнаром. Но письма получались и по почте, и через посыльного, и он отвечал на них. По показанию девочки Сони Власовой, раз или два Ольга Васильевна ездила в Демидов переулок вместе с ней. Она заходила в квартиру Аничкова с запиской, после чего какой-то молодой господин выходил к Палем. Они о чем-то тихо разго­варивали, как бы условливались, и Палем возвращалась назад. Панов, стоявший в то время особенно близко к Довнару, положи­тельно удостоверяет, что в то время они виделись и даже сходи­лись от времени до времени на «свидания».

Зная всю предыдущую их трагикомедию, Панов дивился и спрашивал Довнара, как могло «это» продолжаться, когда Палем всего месяц назад подавала столь оскорбительную для его, Дов­нара, чести жалобу министру путей сообщения. Довнар поспешил переменить разговор, причем, однако, заметил: «Мало ли что! Да она это так, от отчаяния подавала».

В высшей степени ценная фраза покойного, едва ли не разом озаряющая всю глубину той несомненной привязанности к нему Палем, в которую до конца верил и не мог не верить сам Довнар.

На письменном столе убитого было найдено множество ее пи­сем за последнее время. Над этими не всегда выдержанными в смысле стиля и орфографии посланиями пытались поглумиться, подчеркивая их малограмотность. Для меня же именно эта их мало­грамотность и ценна. Виртуозность стилиста может иногда зама­скировать ложь, скрасить и невыгодную правду, ну, а уж здесь все начистоту. Если бы даже хотела, не сумела бы! И что же: прозву­чала ли при чтении этих писем хотя бы одна фальшивая нота, слы­шалась ли в них замаскированная злоба, чуялась ли худо скрытая жажда мести? Ничего похожего. От начала и до конца письма эти — берущая за сердце тоска по любимому человеку. Звучат они просто, задушевно, как может звучать только искреннее чувство. Он занят экзаменами; она заботится тем временем о переделке его пальто, шлет ему перышки от ее «птичек» на счастье и не тре­вожит его призывами на свиданье. Панов говорил нам, что недели за две, за три до убийства они ездили вместе на острова. Она зало­жила для этого некоторые свои вещи, и вот в ее письме попадается такая фраза: «Милый, я так счастлива, я так много дышала тобою вчера! ». Он ей нужен, как воздух! Мы имеем указание, что не толь­ко она ему, но и он ей назначал иногда свидания. Раз его письмо не застало ее дома, она с девочкой Соней ездила в баню. И вот, на другой же день она шлет ему полное отчаяния послание, в котором не находит слов, чтобы выразить всю свою обиду на то, что она не пришла на его зов.